блокада Ленинграда | Автор топика: Kateb
истории и воспоминания жителей блокадного Ленинграда
Здесь лежат ленинградцы…
…
Их имен благородных мы здесь перечислить не сможем.
Так их много под вечной охраной гранита.
Но знай, внимающий этим камням,
Никто не забыт и ничто не забыто.
…
Автор: О.
НИКТО (Branka) Воспоминания блокадников. Лидия Николаевна Третьякова: часто можно было видеть машины, нагруженные трупами, как дровами. Родилась я 5 марта 1924 г. в Белоруссии. С 1926 по июль 1942 г. жила в Ленинграде по ул. Желябова 1, кв.36.
Начало лета 1941 г. было дождливым и холодным. А 22 июня выдался первый по-настоящему летний день. Рано утром мы с родителями отправились за город, в Озерки. В трамвае вокруг нас шли разговоры о повестках, военкоматах… Из разговоров мы поняли: что-то случилось. Спросили. Оказалось — началась война. Мы срочно вернулись домой. Город уже был не тот. В магазинах стояли громадные очереди. Хватали все. Сразу установили норму продуктов. Через несколько дней в магазинах остался только кофе, а потом и его не стало.
Уже днем над городом появились самолеты. Знатоки утверждали, что это немецкие. Скоро мы сами будем различать, чей самолет. А ночью был первый налет, но не бомбили. Стрельба была страшная. В первый раз мы услышали, как стреляют зенитки.
Вскоре меня устроили на работу счетоводом. Потом был объявлен набор в топографическое училище, куда я и поступила. Наступил сентябрь. 8 сентября сгорели Бадаевские склады, где хранились запасы продуктов. Немцы подошли к воротам Ленинграда, на улицах строились баррикады. Нас забрасывали бомбами, снарядами, и… листовками, предлагая сдаться. 3 октября 1941 г. в наш дом попала бомба, мы остались без квартиры. Скитались по знакомым, пока нас не вселили в нашем же доме в квартиру уехавшего.
Началась блокадная, холодная и голодная ночь. И не было ей конца. Бесконечные бомбежки и обстрелы, тянувшиеся часами. И только вера в победу как-то поддерживала изнуренных обессиленных людей. Умирали люди везде. Дома, в поликлинике, на улице, уткнувшись в сугроб, в подъезде. По утрам дружинники подбирали трупы. Часто можно было видеть машины, нагруженные трупами, как дровами. Только волосы развевались по ветру. Электричества не было. На Невском стояли троллейбусы, занесенные снегом. Был период, когда не было воды, мы носили ее из Невы. Дрова кончились. Жгли мебель, книги и все деревянное, чтобы как-нибудь обогреться и что-то сварить. Ставили буржуйки. Ели дуранду, вываривали ремни, пекли лепешки из кофейной гущи.
Весной, когда появилась трава, стало легче. В магазинах продавали лебеду и ботву редиски. Ели одуванчики, крапиву. По радио нас учили, как лучше использовать траву. Ленинград выстоял эту страшную зиму. В феврале открылась дорога через Ладожское озеро. Эта дорога, связавшая нас с Большой землей, справедливо называлась «Дорогой жизни». Нам прибавили паек. Мы начали оживать. Весной, как только мне исполнилось 18 лет, военкоматом была направлена на курсы по противохимической обороне. Выпустили нас инструкторами и поставили на военный учет.
Не могу забыть одну встречу. Летом 1942 г. на Невском я встретила подругу, с которой мы вместе росли. Она жила в Смольнинском районе. При встрече мы рыдали. Она все повторяла: «Лида, ты теперь будешь жить. Ты знаешь, я донор, нас очень хорошо кормят». Она знала, что наш дом разбомбило и думала, что мы погибли. И до самой эвакуации она подкармливала нас с мамой.
Когда началась эвакуация, я по заключению медкомиссии была эвакуирована вместе с мамой в Новосибирск, а оттуда отправлена в Новокузнецк. С 14 августа стала работать бухгалтером в конторе «Алюминпродснаба», а затем в институте «Теплоэлектропроект» топографом. В августе 1945 г. вернулась в Ленинград.
«900 блокадных дней».
НИКТО (Branka) Воспоминания блокадников. Лариса Александровна Тихонова: из обрезков костяных пуговиц мы варили суп.
Родилась в 1923 г. Папа, Ракитин Александр Михайлович, — геолог, окончил Горный институт. Мама, Ракитина Елизавета Александровна, переводчик. Весной 1941 г. я окончила школу и широкие ворота жизни открылись передо мной. Бегала на дни открытых дверей на разные факультеты ЛГУ и в другие вузы — ведь так интересно! Наконец, избираю биологический факультет ЛГУ. И вдруг война!
Иду на вступительный экзамен по литературе, на всех домах плакаты «Родина-мать зовет! », «Победа будет за нами! » и т.д. Тема сочинения тоже «плакатная», и само сочинение из того же «набора». Принята! Через несколько дней нас, уже студентов, отправляют на рытье противотанковых рвов. Работали мы не долго, оказалось, армия уже отступила к Ленинграду и мы тоже двинулись к городу. Шли двое суток день и ночь, немецкие самолеты обстреливали нас с бреющего полета.
Дома оказалось, что мама тоже уехала на рытье траншей. Местность, куда был эвакуирован с детским садом младший брат (4 года), уже бомбят. Еду за ним. Обратно едем в теплушках несколько дней, бомбят, на соседних путях вагоны разбиваются в щепы. Но мы целы и дома, мама тоже дома. Но выехать уже нельзя. Папа не смог вернуться из экспедиции (он находился в Фергане). Мама осталась с нами, четырьмя детьми. Я старшая, две сестры на год и три года младше меня и братику 4 года.
Жизнь в городе становится тяжелее с каждым днем. Горят Бадаевские склады. Осенью в наш дом попадает бомба, наш третий этаж цел, но вылетели все окна. Теперь живем с заколоченными окнами. Университет эвакуируют в Саратов, но я остаюсь с семьей. В декабре умирает мама. Теперь мы совсем одни. Транспорт не работает, воды и света нет. Папа школьной подруги принес нам обрезки от костяных пуговиц (давали на заводе — из них варят суп) и охапку дров (через неделю он умер). Подруга из университета с другого конца города приносит несколько кусков сахара, им выдали в Союзе писателей. Жжем мебель, чтобы хоть как-то согреться. Спим все четверо в одной кровати, укрывшись всем, что есть в доме. Братика водим в детский сад. Дома он весь вечер плачет, что у него болят ножки. Я со средней сестрой работаю в мастерских, изготовляющих детали для гранат. В январе потеряли карточки. Но по заявлению соседей к нам пришла комиссия и карточки нам восстановили. Тому, кто не ел блокадного хлеба, трудно представить, как все было. Сама процедура еды. Существовали разные теории по этому поводу. Мы старались «продлить удовольствие». Хлеб делили на 4 части. Потом каждый резал свой кусочек на множество крошечных таблеток и ели очень медленно, стараясь не обогнать остальных. А когда несколько дней вообще не было хлеба, а потом дали паек за 2 или 3 дня, мы не смогли его съесть сразу, так отвыкли от пищи.
В конце марта 1942 г. нам принесли эвакоудостоверения и мы собрались ехать. Снега в городе уже не было, транспорта тоже. Посадили братика на сани, туда же поставили чемоданчик с имуществом и поехали. Кое-как добрались до Тучкова моста (с 6-й линии Васильевского острова) и все. Дальше ехать не было сил, настало полное отупение. Мы сели потеснее, и вероятно так и остались бы. Но через какое-то время около нас останавливается грузовик, шофер и его помощник берут нас на руки, усаживают в кузов и везут на Финляндский вокзал. Заносят брата на руках в вагон и оставляют нам кусок хлеба.
Через Ладожское озеро мы едем по последнему льду. Кругом полыньи, некоторые машины проваливаются. Потом опять эшелон. Оказывается, он едет на Северный Кавказ, а нам надо на Алтай. В Челябинске пересаживаемся на другой поезд. Ехали ровно месяц — 30 апреля мы были в Змеиногорске.
До конца войны прожили на Алтае. Потом я переехала в Кузбасс, где прожила много лет. Работала геологом на шахте, потом экономистом. Сестры и брат после войны учились в Ленинграде, но квартиру не удалось получить, а наша была занята.
«900 блокадных дней».
НИКТО (Branka) Забытый Полк-Ветераны Великих Побед.
Воспоминания блокадников. Евгения Степановна Тийс: женщины-дворники начинали свой рабочий день со сбора трупов.
Родилась 16 августа 1936 г. в Ленинском районе Ленинграда. Мы жили большой дружной семьей в трехкомнатной квартире на улице Курляндской. Главой семьи была бабушка Елена — добрая, теплая, уютная, от нее исходил какой-то очень вкусный запах.
Картины детства часто напоминают о себе. Иногда напрочь забываешь то, что было только недавно, и отчетливо помнишь, что было очень давно. Например, такой эпизод: к празднику 1 Мая мне папа купил красненькое пальто, мне очень хотелось, чтобы сразу все ребята увидели, какая я красивая. Мы вышли с папой на улицу, летали самолеты. Папа сразу стал очень серьезным и на мой вопрос, кто они такие, почему так низко летают, сказал, грустно задумавшись — это наши враги (самолеты были финские). С высоты возраста я очень ценю, что папа всегда серьезно старался отвечать на тысячи наших вопросов. Поэтому было особенно непонятно, когда отец, уходя добровольцем на фронт, прощаясь с нами в июле 1941 г., держал меня на руках и не мог сдержать слез, а я, перебирая всякие ремни на его груди (он был политруком), гладила его по щекам и уговаривала, чтобы он ничего не боялся, а мы его будем ждать. Отец чувствовал, что видит нас последний раз. 22 сентября он погиб в боях под Ленинградом. Это было первое военное горе в нашей семье.
Ушли добровольцами на фронт тетя с мужем. Она была связисткой, и все волновались именно за нее. Несколько раз к нам забегал, в прямом смысле этого слова, папин младший брат Стае, летчик, который вскоре тоже погиб под Ленинградом. Несчастья сыпались на каждую семью, люди становились суровее, мужественнее и, казалось, сильнее. Дети рано взрослели. Наступила жуткая зима 1941-1942 гг. Единственной надеждой ленинградцев оставалась Ладога, которую они называли «дорогой жизни». Через первый лед шли первые машины с продовольствием, несколько из них ушли под лед. Среди водителей этих машин был и мой дядя Павел Андреев. Голод и несчастья окончательно подорвали здоровье бабушки и 2 марта 1942 г. после тяжелой болезни она умерла.
Когда началась массовая эвакуация из Ленинграда, а в первую очередь вывозили детей и заводы, мама устроилась работать дворником. После стольких потерь она не соглашалась отправить нас одних и всегда хотела быть рядом. Сестра ходила в школу, а я помогала маме. Работа была тяжелая. Когда утром женщины-дворники выходили во двор, то начинали свой день со сбора трупов. Изголодавшиеся люди (кожа и кости) падали везде, не было сил подняться и дойти до дома, либо попадали под бомбежку. Тех, у кого не было родных, складывали на тачки (тележки с двумя большими колесами, которые толкают вперед) и везли в «пункты назначения» к вокзалу или на Бадаевские склады, откуда уже на машинах увозили на Пискаревку для захоронения в братских могилах. Но это были чужие люди, и дети воспринимали это как неизбежность, а бабушка была очень дорогим и близким человеком, и ее смерть меня потрясла.
На саночках ее гроб мы везли на Волково кладбище. Начиналась весна, местами уже сошел снег, оголив никем не захороненных погибших людей на кладбище. Запомнилась жуткая картина: женщина с примерзшими длинными черными волосами, отдельно недалеко нога, в руках полуразвернувшийся из одеяльца, с открытым ротиком, (кричал, наверное) младенец. По-видимому он был еще жив, когда мама уже не могла ему помочь. Эта картина и теперь, иногда во сне, возникает перед глазами. Помню, как я плакала и просила маму скорее уйти оттуда.
НИКТО (Branka) Продолжение рассказа Евгении Степановны Тийс...
В 1990 г. рядом с могилой бабушки мы похоронили нашу маму. С мамой до самой ее смерти сохранились особые отношения, всегда хотелось с ней разделить все пополам. Началось с тех страшных дней, когда был самый пик блокадного голода. Мы садились за стол и мама выдавала нам по кусочку твердого черного хлеба, который в момент исчезал до последней крошечки. А вечером она подавала нам с сестренкой еще по полкусочка, приговаривая, что ей дали дополнительный паек. К счастью мы очень скоро поняли, что съедали ее хлеб, начали делить свой, и когда она подавала «дополнительный паек», доставали свои «заначки» и ее тоже заставляли есть.
Съедено было все, что можно. Женщины ходили на окраины города рыть окопы, иногда кто-то приносил несколько мерзлых картошин, иногда замерзший сладкий турнепс, тогда в той семье был праздник. Но вскоре мама совсем слегла, добивала и страшная цинга.
Неожиданно нам помог совсем чужой человек. Напротив нашего дома был дрожжевой завод, оттуда в бочках вывозили на фронт патоку (какая-то горячая густая сладкая масса). Дети с кружечками встречали эти машины, выпрашивая у грузчиков и шоферов патоку. Рабочие не могли равнодушно смотреть на голодных детей. Иногда, не устояв, черпали ковшом из бочки патоку и делили ее в протянутые кружечки. Однажды шофер видя, что я с кружкой, но стою в стороне и плачу, стал меня расспрашивать, почему же я не бегу за патокой. Я рассказала о маме, которая уже не поднималась. Он дал мне патоки, а на следующий день привез маленькую сосну и объяснил, как я должна заваривать хвойные иголки и поить маму. Через пару дней он привез котелочек «хряпы» (верхние зеленые листья от капусты, которую солили для скота), велел понемногу давать маме. Больше он не появлялся, я даже не узнала его имени. Мама начала поправляться. Еще дети добывали «дуранду» — это спрессованные жмыхи, которыми кормили лошадей. Мы каждый день выстраивались в очередь к керосиновой лавке, где продавали «дуранду», и, когда нам везло, мы счастливые бегали и сосали эти кусочки как шоколадки.
22 августа 1942 г. нас в числе последних семей с детьми эвакуировали из Ленинграда. Вывозили нас через Ладогу на трех больших баржах, наша шла в середине. Бомбили с воздуха не переставая, две крайние баржи были разбиты, и пошли ко дну. Зрелище было страшное: изможденные, отчаявшиеся люди цеплялись за плавающие узлы и чемоданы, тонули на глазах у остальных, помочь никто не мог. Те, кто были на нашей барже, плакали и прикрывали детей собой и вещами. Дальше нас долго (никто не знал куда) везли в товарных вагонах, было душно и темно, двери открывали иногда на ходу поезда, чтобы выбросить умерших, таким образом спасти тех, кто еще был жив. Кругом был сыпной тиф. Иногда, когда выбрасывали мертвого ребенка, обезумевшая мать бросалась за ним. На остановках нас всех «гнали» на санобработку. Запомнилась бесконечная, шевелящаяся очередь, мы подходили к каким-то людям в черных халатах и перчатках, они мазали волосы чем-то таким противным, густым с запахом дегтя, что потом было очень трудно смыть водой.
Так от Ленинграда до Казани мы добирались около месяца, потом нас посадили на подводы и на лошадях развезли по селам. Мы остановились на станции Нурлат, деревня Нижняя Баланда. Среди окружавших нас простых сельских людей были чуваши, башкиры, мордовцы. Нам отвели заброшенную баньку, где мы и прожили почти полтора года. Весной 1944 г. мы вернулись в Ленинград по вызову, который сделала мамина сестра, так и воевавшая на Ленинградском фронте до конца войны.
День Победы Ленинград отметил «буйно»: люди бросались в объятия незнакомых людей, плакали и смеялись от счастья и от пережитого горя, был незабываемый салют, все жители города были на улицах. А дальше — все от мала до велика вышли на восстановление города.
«900 блокадных дней».
НИКТО (Branka) А. Фрейндлих
"Главное впечатление моего детства - война, блокада. Хорошо помню, как напряженно смотрела на часы: когда же стрелка наконец дойдет до нужного деления и можно будет съесть крохотную дольку от пайки хлеба? Такой жесткий режим устроила нам бабушка - и потому мы выжили. Да, блокадники были очень сосредоточены на себе, и эта созерцательность своего внутреннего состояния и дала нам возможность, во-первых - выжить, во-вторых - все, все запомнить.
Может быть, когда-нибудь напишу об этом... Вместе с трудным, с очень страшным, в моих детских впечатлениях из тех дней осталось и острое ощущение того, что у нас, блокадников, была особая потребность в улыбке - видимо, в этом заключалась и какая-то психотерапия, какая-то даже физическая защита...
С чего бы ни начинался урок, когда в промерзший класс приходила обессилевшая учительница и голодные дети, - все укутанные в платки и теплую одежду - разговор уже через несколько минут сворачивал на тему о еде, о пище, о воспоминаниях об обедах и ужинах мирной поры... Так что полноценное обучение началось, можно сказать, уже только после прорыва и снятия блокады. "
https://vk.com/topic-1299894_21869243
НИКТО (Branka) Валерий Панин
Первые мои детские воспоминания - это блокадные воспоминания пятилетнего мальчишки. Сейчас удивляешься, как же удалось выжить, если голод постоянно тянул за пустой живот, а снаружи противно свистели, а потом неминуемо взрывались снаряды и бомбы. А тогда казалось, что так оно и должно быть, просто такая она - жизнь.
Кто как, а я выработал такой режим питания: ежедневную порцию - кусочек хлеба в 125 г - я клал под подушку (я почти все время лежал в постели, сил хватало только на это), а потом вытаскивал оттуда по одной крошечке, придирчиво ощупывая, сколько осталось, и затем эту крошку старался сосать как можно дольше.
Из блокадного меню запомнились такие блюда, как лепешки из зубного порошка, студень из столярного клея (как здорово, что в доме оказалось несколько плиток этого клея! ), дуранда (какие-то жмыхи), которая казалась невероятно вкусной и воспринималась как пирожное.
Однажды маме удалось что-то продать на рынке, и она принесла баночку квашеной капусты.
И еще был праздник, когда разорвавшимся снарядом около Гипробума убило лошадь, и нам достался кусочек шкуры, из которого получился очень вкусный бульон с плавающими щетинками.
Лежа в постели, я коротал время с книжкой Ершова "Конек-Горбунок". С ней я научился читать, выучил ее наизусть, долго рассматривал картинки, уходя куда-то далеко, в сказку.
Передо мной на стене висели ходики, которые иногда от сотрясения (если снаряд разрывался где-то рядом) останавливались, и тогда приходилось забираться на спинку кровати, чтобы пустить их. Без их стука, как и без книжки, было невыносимо.
Мама все время стояла где-то в очередях. Чтобы можно было на время уйти из очереди, каждому давался номерок. Эти номерки я писал маме на вырезанных кусочках бумаги.
Длинные, бесконечные дни и ночи из черного конуса репродуктора раздавались мерные удары метронома, отсчитывающие секунды и иногда прерываемые сообщениями о начале или окончании воздушной тревоги или артиллерийского обстрела. Сначала мы спускались на время тревоги в бомбоубежище, оборудованное в подвале нашего дома, но потом, когда на спуск и подъем на пятый этаж стало не хватать сил, оставались дома. В одной из комнат нашей коммуналки жил немец дядя Карл. Он никогда не спускался в бомбоубежище. "Бомбы будут падать вокруг нас, а в нас не попадут", - уверял он нас.
А снаряды и бомбы все рвались вокруг. Через дорогу напротив дома был разрушен госпиталь. В Судостроительный техникум на Курляндской попала зажигалка, и три дня из окна на кухне можно было смотреть, как он горит. Попал снаряд и в наш дом, между третьим и четвертым этажом, но не разорвался. Его вытащили уже после войны.
Запомнилось одно большое событие - поездка на свидание с папой. Он служил в воинской части, расположенной на другом конце города, за кинотеатром "Гигант". Дорога предстояла неблизкая - километров 15. Мама закутала меня, усадила в саночки и мы тронулись. Дорога вся в сугробах, санки не раз опрокидывались на бок. Помню, мама меня ругала, хотя понимала, конечно, что я не виноват. Не знаю, как у нее хватило сил довезти меня до КПП воинской части. И вот я стою в узком темном коридоре проходной, и папа не просто пришел, а принес кашу в котелке. Какая же она была вкусная! Я запомнил ее на всю жизнь.
То, что мама смогла спасти мою жизнь в таких невероятно тяжелых условиях, лично я считаю подвигом. Низкий ей поклон.
А потом, в 42 году была эвакуация. Я оказался в другом мире. Мы жили на окраине Ярославля, в каком-то деревянном домике, рядом с которым был огород с картошкой, морковкой, свеклой, а за ним тропинка спускалась вниз, к речке.
В 44-ом мы вернулись домой, в Ленинград. Город стоял весь в развалинах, но не было воздушных тревог и разрывов снарядов.
https://vk.com/topic-1299894_21869243
НИКТО (Branka) Мухина Валентина Александровна
Когда началась война, мне было 6 лет. В первые месяцы войны мы жили на проспекте Сталина, но когда фашисты стали приближаться к Ленинграду, нас оттуда выселили. Правда другого жилья нам не дали – и, в итоге, мы поселились в дворницкой на Васильевском острове. Мама работала на Балтийском заводе по строительству и ремонту кораблей и дома она бывала так редко, что я этого почти и не помню.
До войны мама была большая модница – это нас и выручило: с началом войны многие ее вещи мы поменяли на еду. Еще помню дома печку-буржуйку. Все, что могло в доме сгодиться на топливо – шло в печную топку.
Двор наш был маленький: всего 12 квартир. Когда бомбили – а бомбили нас постоянно – мы спускались с бельэтажа, где жили, в прачечную на первом этаже. Там и пережидали авианалеты – украдкой выглядывая, чтобы посмотреть на небо, где в лучах прожекторов летали самолеты.
Соседи снабжали нас дурандой – это было вкусно. А еще делали студень из столярного клея. Наша бабушка, которая жила с нами, ходила на табачную фабрику, приносила оттуда гильзы от папирос, которые затем меняла на еду. Голод был такой, что нашего пса – немецкую овчарку по кличке Дик – попросту съели: мы пошли на табачную фабрику с бабушкой, он увязался за нами, да так и не вернулся.
Мамы не стало в 42-м. Однажды она пришла с работы и сказала, что сильно болит голова. Выпила несколько стаканов холодной воды, которую мы натаскали из Невы, и заболела менингитом - воспалением мозговых оболочек. 5 июля она умерла. Похоронили мы ее на Смоленском кладбище, мамин брат был столяром и сам сделал гроб. Меня забрала к себе тетя - у нее самой была дочь и два сына, один из которых погиб на фронте в самом начале войны.
В конце августа 1942-го нас эвакуировали в Алтайский край. Поезд разбомбили – да и остаток дороги легким не был. Но все же добрались. А в эвакуации началась уже совсем другая жизнь, из которой я навсегда запомнила девочку, мы с ней сдружились, Зятькину Валю.
http://blokade.net/book
НИКТО (Branka) Аспенников Александр Тихонович
Когда началась война, мне было 8 лет, я должен был идти в первый класс. Я не сразу понял, что произошло – были бомбежки, воздушные тревоги, но мне, восьмилетнему, казалось, что это не страшно. Мы, ребята, бегали, собирали осколки, хвастались между собой, у кого какой осколок.
Потом началась блокада. В это время эвакуировали детские сады, школы, но мама нас не отпустила. Первое время мы ходили в бомбоубежище, а потом мама просто сажала сестру и меня на кровать и садилась сама, чтобы если убьет, то сразу всех. Однажды меня контузило взрывом. Дом был разрушен и нас переселили в барак рядом, в одной комнате жило несколько семей.
Мать ходила, искала, где что поесть. Доставала детскую присыпку, пекла ее на сковородке. Брали горчицу, заливали ее водой, через несколько дней горечь сходила, и из нее тоже пекли лепешки.
Я уже не мог ходить, лежал на кровати. Над кроватью на гвоздике висело пальто. Когда приходила мать и давала мне кусочек хлеба, я клал его в карман пальто и по крошечке доставал и ел. Сестренка была помоложе и более пухленькая, она еще бегала. Голод я уже не очень хорошо помню, все притупилось.
Наш сосед работал на военном заводе, семью он отправил в эвакуацию. Помню, что он разводил и ел резиновый клей. Потом тоже умер.
Мама сумела достать нам эвакуационный билет. Сестра отца помогла нам добраться до вокзала, меня везли на санках, я сам идти не мог. Началась тревога, и все убежали с перронов, бросив вещи. Когда вернулись, вещей не нашли. Нас погрузили в теплушки и повезли к Ладожскому озеру, там быстро, бегом, пересадили в грузовик-полуторку с тентом. Перевезли через озеро, посадили в вагоны. Ехали долго, на остановках давали суп, иногда манную кашу и круглый хлеб в дорогу. Кто-то умирал, их сразу выгружали – двери были все время приоткрыты. Посередине теплушки стояла чугунная печка с трубой. Как-то я сушился у печки и сжег себе штаны. Состав гнали мимо Москвы, и мы вышли, поехали к бабушке в Томилино в Подмосковье. Там же я пошел в школу, потом в железнодорожное училище.
http://blokade.net/book
НИКТО (Branka) Шарова Маргарита Федоровна
Шарова Маргарита Федоровна - руководитель Музея боевой славы центра образования №1485 Западного округа г. Москвы
Я была еще совсем ребенком, когда началась война. Перед блокадой моя мама, будучи директором школы, поехала в детский лагерь вместе со школьниками и взяла меня с собой. Оказалось, что мы двигаемся навстречу фашистам. Связь с Ленинградом резко прервалась. Нас нагоняли родители школьников, чтобы забрать своих детей. Они рассказывали, что ситуация уже очень тяжелая – фашисты совсем близко. Мама приняла решение возвращаться в Ленинград. Мы двинулись обратно. Было очень страшно – за одну ночь нас бомбили 7 раз. Каждый раз мы выбегали из поезда и прятались под вагоны. Воздушные бои шли прямо над нашими головами – я хорошо запомнила гул самолетов, взрывы бомб… Не знаю, как мы уцелели, наверное, чудом.
Мы прибыли в Ленинград, но уже не в мирный – фашисты готовились сомкнуть кольцо блокады. Отец был на фронте. В почтовом ящике мы нашли от него пакет – там были документы. Он просил нас срочно эвакуироваться из Ленинграда. Но мы не успели оформить документы, чтобы уехать – кольцо блокады сомкнулось.
Во время блокады помню, как мы ходили с мамой за водой на Неву. На обратном пути мама упала, вода разлилась. Мама заплакала. Я первый раз увидела, как она плачет.
Помню, как лежала в комнате, а надо мной абажур ходил ходуном. Я закричала: «Мама, останови абажур! Он сейчас упадет на меня! ». Оказывается, это голова у меня кружилась от голода.
Помню, как мы прятались в бомбоубежище, проводили там ночи.
После блокады я для себя твердо решила, что стану историком и буду заниматься Великой Отечественной войной. Я выполнила это обещание.
http://blokade.net/book
НИКТО (Branka) Тарасова Нина Ивановна
Как жила на Косой линии напротив Балтийского завода с начала войны, так и прожила вплоть до 1969 года в этом же месте. Никакие детские сады, пионерлагеря меня не коснулись, была дома за хозяйку. В круг моей ответственности входило отоварить карточки, добыть воды и принести дрова. У меня был брат 1940 года, в декабре у него отнялись руки ноги ипропала речь, полнейшая дистрофия. Наша советская медицина не сравнится с той медициной, которая существует на сегодняшний день. Врачи Блокадного Ленинграда выписывали дополнительное питание, благодаря, которому мой брат смог восстановиться и выжить. Брат мой глубоко больной человек и все равно он дожил до 73 лет. А сестренка моя родилась 24 сентября 1941 года, прямо сразу после начала Блокады, нас отдали в детский дом. Мама не выдержала и забрала нас очень скоро оттуда, таким образом, мы прожили все вместе всю Блокаду. Сосед нам говорил, когда начинается бомбежка, прячьтесь за печку, если дом упадет, печка останется.
Когда начались сильные обстрелы, соседка предложила прятаться нам в сарае, мы там соорудили нары и прожили там, в течение первых двух месяцев Блокады. Буквально, на следующий день, после того как мы перебрались обратно в дом, рядом упал снаряд, на наши нары свалилась огромная плита.
Когда нас хотели эвакуировать, отчим не отпустил нас. Его испугала ситуация на вокзале, он просто не смог отдать нас и отправил на дачу к знакомым в Кикерино. Мы прожили там весь июль и где-то в середине августа, когда к Кикерино стали походить немцы, мы быстро собрали вещи и покинули дом. Пошли к дороге, нас чудом подобрал какой-то лейтенант, который довез нас до Гатчино. Приехали туда, а там все разбомбили. Никого не сажают в поезда, до Ленинграда едут только военные составы. Но лейтенант, подвозивший нас, нашел выход. Он передал нас вместе с вещами солдатам, а маму взял под руку и прошел с ней в поезд как с женой.
Сестренка умерла в 1942 году, она похоронена на Смоленском кладбище. Мама работала в чугунно-литейном цеху на Балтийском заводе, делала шишки для снарядов. Ходили часто в баню на Гаванскую улицу, сначали вещи сдавали на дезинцифекцию, а потом мыться ходили. В блокаду было очень важно иметь мыло, соль и спички. Нас папа этому научил, и за всю Блокаду у нас не было вшей - это была редкость.
http://blokade.net/book
НИКТО (Branka) Чичкова София Болеславовна
Родилась в 1909 году в Ленинграде. В1942году со своими маленькими детьми была эвакуирована по «Дороге жизни». Награждена знаком «Житель блокадного Ленинграда», медалью «50 лет Победы». Ветеран труда.
Я пережила самую страшную — первую — блокадную зиму 1941/42 года. Умерли мои родители, сестра. Жизнь и смерть, добро и зло шли бок о бок. Я видела человеческое мужество и благородство, самоотверженность и взаимопомощь. Видела и равнодушие, бессердечность матерей и отцов, подлость тех, кто ради спасения своей жизни был готов на всё.
...22 июня 1941 года. Солнечное воскресное утро. Я - само ожидание счастья. Ведь через два дня защита диплома. Цель, к которой я так долго и уп*** шла, наконец, будет достигнута. Сбудется моя мечта: получить высшее образование и специальность инженера, поступить на работу, создать достаток в семье.
Мечты, мечты... А война уже началась.
Услышав по радио «Родина в опасности», не поверила своим ушам. Потом стала успокаивать себя: «Ничего, переживём, как пережили гражданскую, война будет недолгой».
30 сентября мы похоронили отца. Без цветов и венков, без обряда. К Обуховским братским могилам пришли попрощаться близкие и знакомые. Одна старушка сказала: «Прощай, дядя Болеслав, все там будем, все умрём». А я возмутилась: «Почему все, почему умрём? Надо жить, а не умирать! » И в её, и в моих словах была своя доля правды — вечером того же дня у меня родилась дочь.
Была жуткая бомбёжка, от грохота и разрывов фугасок пятиэтажное здание роддома содрогалось, готовое рассыпаться в прах. Казалось, наступил конец света. Было так страшно, что я не чувствовала родовых мук.
Среди этого шума и страха акушерка радостно воскликнула: «Дочь, дочь! » Еще раньше я загадала: если родится дочь, мы будем жить, и жить хорошо. Слова врача показались мне спасительными. Спрашиваю акушерку, какой сегодня день и как назвать девочку? Отвечает: «30 сентября — Вера, Надежда, Любовь. Назови ее Верой». Я с радостью согласилась.
Бомбёжка продолжалась всю ночь, горели предприятия на Малой Охте, завод «Буревестник», мореходное училище. А мы, молодые мамы с младенцами на руках, то прятались в бомбоубежище, то поднимались обратно в палаты. Бывало, едва успеешь дойти до кровати, как снова тревога. На четвёртый день меня выписали домой, и лишь тремя днями позже я получила из родддома бутылочки с материнским молоком.
В первые месяцы войны мне удалось скопить небольшой «неприкосновенный запас» (НЗ) - по детским карточкам вместо хлеба получала печенье, вместо сахара — шоколад. Часть запаса носила всегда с собой, в мешочке на шее: ведь в бомбоубежище приходилось сидеть иногда часами, а детей надо кормить. Только однажды в спешке забыла свой НЗ. Вернувшись, с ужасом обнаружила, что кто-то наполовину мешочек опорожнил. Я плакала от горя и обиды: ведь это же для детей — шестилетнего Володи и шестимесячной Веры.
Восьмого сентября кольцо блокады сомкнулось. Сгорели Бадаевские продовольственные склады. Наступил голод. Когда начиналась дистрофия, люди тупели, теряли способность к сопротивлению, становились равнодушными.
Помню первую увиденную мною голодную смерть. Сидевший на крыльце хлебной лавки мужчина вдруг соскользнул со стены, о которую опирался, вытянув ноги и прижав руки к туловищу. Он уже не шевелился, но глаза ещё жили. А в них — ужас и обречённость. Выражение этих глаз забыть нельзя.
Умирали дети, подростки, особенно из ремесленных училищ. В чёрных своих шинелишках они так выделялись на белом снегу... Видишь всё это, а помочь не можешь...
Самым трудным выдался декабрь. Норма: 125 граммов хлеба и 50 граммов сливочного масла в месяц (! ). Меня часто спрашивают: как же удалось выжить? Я поклялась себе и детям: «Не умру, буду жить, как в песне поётся, «всем смертям назло». Только держаться, только не поддаваться унынию, верить в себя и в людей».
НИКТО (Branka) Чичкова София Болеславовна
продолжение воспоминаний...
Иногда доставала по карточкам дурандовую муку — молотый жмых. Из него варила жидкую похлёбку. Из крахмала получался кисель. Очень помогла сестра: ей на фабрике дали целую сумку гонков — утилизированных деталей от ткацкого станка, из буйволовой кожи, засохшей и пропитанной смазочным маслом. И вот из этих «полуфабрикатов» варился «студень». Кожу трое суток размачивали, меняя воду, потом несколько раз кипятили. Когда гонки разбухали, белели, а вода становилась чистой, пропускали всё это через мясорубку и заливали бульоном. Это спасло нас в самые страшные дни. А весной удалось купить пол-литра олифы, на которой, прокипятив её, жарили лепёшки из перемолотой травы.
За полторы тогдашних тысячи купила три килограмма пшеницы. По две-три столовые ложки зёрен заливала водой, несколько раз кипятила. Получалось подобие киселя. Отцеженной из этого варева жидкостью я поила маленькую Верочку, разбухшие зёрна шли на ужин Володе.
Весной же начал помогать «второй фронт». На детей стали выдавать по 200 граммов манной крупы, разведённое сгущённое молоко. Появились первые пункты усиленного питания для работающих. Но многим было поздно помогать.
3 апреля 1942 года в больнице умерла моя мама, 5 апреля — сестра Ядя.
Мой сын Володя никогда не плакал, не капризничал, когда хотел есть или видел что-то съедобное у других. Но как-то пожаловался на боль в колене, хотя вроде не ушибался. Я сменяла свои резиновые ботинки на большую луковицу и кормила сына несколько дней. Нога прошла.
Однажды весной мне надо было поехать на Охту. Выменяв за детскую перину 200 граммов хлеба, мы с Володей пообедали половиной порции. Другую велела ему спрятать и, если к вечеру не вернусь, съесть и ложиться спать.
На последний трамвай я опоздала, пришла домой очень поздно. Володя тут же проснулся и с таким детским лукавством говорит: «Мама, сунь руку под подушку, там кое-что есть». Оказалось — тот самый кусочек хлеба. Ком застрял в горле: «Почему не съел? » — «Я знал, что ты придёшь голодная».
То, чего не хотел знать взрослый, съедая мой детский неприкосновенный запас, было понятно ребёнку. У него хватило доброты и мужества поделиться.
http://blokade.net/book
НИКТО (Branka) Василий Бугров
Моя бабушка всегда говорила, что тяжёлую блокаду и голод и я моя мама, а я её дочь, пережила только благодаря нашему коту Ваське. Если бы не этот рыжий хулиган, мы с дочерью умерли бы с голоду как многие другие.
Каждый день Васька уходил на охоту и притаскивал мышек или даже большую жирную крысу. Мышек бабушка потрошила и варила из них похлебку. А из крыски получался неплохой гуляш.
При этом кот сидел всегда рядом и ждал еду, а ночью все трое лежали под одним одеялом и он согревал их своим теплом.
Бомбежку он чувствовал намного раньше, чем объявляли воздушную тревогу, начинал крутиться и жалобно мяукать, бабушка успевала собрать вещи, воду, маму, кота и выбежать из дома. Когда бежали в убежище, его как члена семьи тащили с собой и смотрели, как бы его не унесли и не съели.
Голод был страшный. Васька был голодный как все и тощий. Всю зиму до весны бабушка собирала крошки для птиц, а с весны выходили с котом на охоту. Бабушка сыпала крошки и сидели с Васькой в засаде, его прыжок всегда был на удивление точным и быстрым. Васька голодал вместе с нами и сил у него было недостаточно, что бы удержать птицу. Он хватал птицу, а из кустов выбегала бабушка и помогала ему. Так что с весны до осени ели еще и птиц.
Когда сняли блокаду и появилось побольше еды, и даже потом после войны бабушка коту всегда отдавала самый лучший кусочек. Гладила его ласково, приговаривая – кормилец ты наш.
Умер Васька в 1949 году, бабушка его похоронила на кладбище, и, что бы, могилку не затоптали, поставила крестик и написала Василий Бугров. Потом рядом с котиком мама положила и бабушку, а потом там я похоронила и свою маму. Так и лежат все трое за одной оградкой, как когда-то в войну под одним одеялом.
Прислал: StasBV
http://eku.ru/category/story/
НИКТО (Branka) Налегатская Анна Васильевна
Врач в блокадном Ленинграде
О начале войны я узнала из выступления Молотова по радио в санатории Алушта, где я проводила свой отпуск перед защитой диссертации (при Первом Мединституте Ленинграда, где я закончила аспирантуру по кафедре фармакологии).
С трудом удалось выехать в город Запорожье за дочерью, оставленной у матери мужа.
Бомбардировки и налеты были ежедневные и в большей степени вечером (до 23 часов).
Наш Мединститут эвакуировался в г. Новосибирск, а оставшихся преподавателей и студентов отправили в ополчение. Женщины, не мобилизованные сразу, начали работать в госпитале по оказанию помощи пострадавшим от налетов и бомбардировок.
Самая страшная беда поразила ленинградцев, когда сгорели Бадаевские склады и начался голод.
Рано утром перед работой в госпитале я уходила за хлебом и по дороге в булочную попадала под обстрел, укрываясь в подъезде. А на пороге в булочную или в магазин видела женщин, не имеющих сил подняться или уже умерших. Приходилось не однажды видеть проходящие грузовые машины, наполненные трупами умерших. По дороге я видела лежащих завернутых в белые простыни и оставленных у забора больницы. Только в первые дни войны мертвых возили на саночках, но позднее их оставляли по дороге или у забора.
Получив по карточкам кусочек черного хлеба, я оставляла его дочери, разделив его на 4 части. Сама я не могла есть этот кусочек хлеба, оставляя четырехлетнему ребенку. В подвале нашего общежития, где мы жили (на Петроградской набережной, 44), был детский «очаг». Из него получали разовое питание в виде жидкого супа с плавающей крупой – чаще пшеничной. Иногда Алла, получив этот суп и с жадностью поедая его, говорила: «Мамочка, я тебе оставлю», по незаметно весь суп съедала. Его не так много было.
У нас не было никаких запасов продуктов. В первое время осенью у нас было 80 клубней картошки по одной штуке на день. Очищенную картошку я варила ребенку, а себе варила очистки от этой картошки. Однажды вместе с очистками сварила и ее ростки. Это было ужасное несъедобное варево, испортившее мне желудок. Все, что приходилось есть, сдабривала уксусом и таким образом утратила чувство вкуса. Доставшиеся мне 0, 5 кг овса я варила, перекручивая несколько раз через мясорубку. Жидкость давала ребенку, а из жмыха пекла прямо на плите лепешки. Эта пища окончательно засорила мой желудок и кишечник. Мое счастье – я не испытывала чувства голода.
Ночами напролет топила плиту, чтобы не остывала кухня, где мы жили с дочерью и с сотрудницей, переехавшей ко мне с двумя сыновьями.
Уходя на работу в госпиталь, я оставляла Аллу в дверном проеме на стуле. Это самое безопасное место, так как стены были очень толстые (это бывшая царская конюшня). А вечером, когда чаще происходили бомбардировки с зажигательными бомбами, мы нередко спускались в бомбоубежище. На ребенка надевала шубку, сверху сумка, где лежала рубашка и кусочек сахара.
В 1942 г. повысилась норма хлеба. Члены семьи получали 250 г хлеба, а работающие – по 500 г. Можно было жить, хотя и не было никаких других продуктов. У нас не было даже столярного клея, который поддерживал жизнь у наших соседей. В марте 1942 г. случилось несчастье – мы потеряли хлебные карточки. Как это случилось, я не знаю. Хлопоты мои ничем не кончились. Алла спросила: «Мамочка, теперь мы умрем? ». В институте я встретила знакомого работника обкома, который предложил эвакуироваться с заводом «Красный выборжец». Итак, мы эвакуировались. Сначала в эшелоне, потом в машине, набитой людьми, по Ладожскому озеру до какого-то пункта, с тем, чтобы дальше следовать в эшелоне, сопровождая ребят-фэзэушников.
Это были дистрофики, страдавшие голодным поносом. Они ничего не могли сеть, еле дышали, не было возможности переодеть их в сухую одежду. И так мы ехали в теплушках (на верхних полках). Где-то на пути в Свердловск нас перегрузили в классные вагоны. Так мы доехали до Свердловска. Путь от Ленинграда занял 19 дней.
Из книги "900 блокадных дней: Сборник воспоминаний" (Новосибирск, 2004 г.)
http://blokade.net/book/12
НИКТО (Branka) Никитина Галина Борисовна
Галине Никитиной было девять, когда началась война. Уже после войны в 1948 году она поступила в Ленинградский техникум легкой промышленности, после окончания которого в 1952 г. по направлению приехала на симферопольскую фабрику им Н. К. Крупской. До ухода на пенсию в 1987 году 16 лет работала генеральным директором крымского текстильного объединения.
Мне было 9, 5 лет, когда началась Великая Отечественная война. Жили мы тогда в пригороде Ленинграда, поселке Лисий Нос, который почти ежедневно подвергался обстрелам. Бомбоубежища у нас не было – мы прятались везде, где была хоть какая-то крыша над головой — под кроватями, в сараях. Брали с собой одеяла и при визге снаряда накрывались ими с головой, лишь бы ничего не видеть.
Стоявший во дворе дом в одну из бомбежек сложился как карточный домик. Над моей головой осколок врезался в деревянную стену. В доме выбило все стекла, мы жили с заколоченными окнами при свете «коптилок» — самодельных светильниках из консервных банок.
Голод унес в могилу моих родных - дядю, трех двоюродных братьев и сестру, соседей. На втором этаже нашего дома умерла вся семья — мать и двое сыновей 4-х и 8-ми лет. Ночью мы услышали плач 8-летнего мальчика, взяли его к себе. Я до сих пор помню его слова: «Не отдавайте меня в детдом, я буду работать и вам помогать». Просил молочка. На следующую ночь он умер.
Нам удалось выжить благодаря моим родителям. Отец перед уходом в армию успел заготовить дрова, а мама меняла вещи на продукты. Когда у мамы от голода стали опухать ноги, я ходила в деревню за 3 км. Там меня добрые люди кормили и с собой давали что-то из продуктов. Помню, как разбомбили военные склады. Весь поселок, в том числе и я, вышли на дорогу собирать, а точнее, выковыривать из земли и снега крупинки и овсинки. Весной ели травы и коренья.
Дождались, когда начали отоваривать карточки. После перерыва в учебе, полуголодные, с искалеченными войной судьбами пришли в школу. В школе мы сидели в пальто и варежках, писали в самодельных, сшитых из оберточной бумаги или старых газет тетрадях. Но не очерствели душой, успокаивали друг друга, помогали как могли. Больным и престарелым людям пилили и кололи дрова, носили воду, дежурили в госпитале. Помню, как мы в 12-13 лет разгрузили вагон угля. И мы дождались Победы…
http://blokade.net/book/12
НИКТО (Branka) Новикова Кира Федоровна
Я родилась в Ленинграде в семье кадрового военного и учительницы. После начала блокады города мама стала работать санитаркой в эвакогоспитале. Старшая сестра всё время была на оборонительных работах под Ленинградом. Фактически, я была предоставлена самой себе и часто бродила по городу. Он менял свой обычный облик: появились разрушенные дома, я была свидетелем того, как снимали коней Клодта с Аничкиного моста.
В начале октября в бомбоубежище, в доме на Загородном проспекте открыли школу. Я с удовольствием стала учиться в третьем классе. Учеников в нашем классе было мало - человек десять. Первую четверть я закончила отличницей, и меня приняли в пионеры. Мы много читали. Среди ребят даже образовался своеобразный клуб по обмену книгами. Школа перестала работать в середине ноября.
Наступили сильные холода. Ленинград стоял безмолвный, замёрзший, весь в снегу. На Невском проспекте кое-где были видны неподвижные заледеневшие троллейбусы и трамваи.
К концу января 1942 года я так ослабла, что мама вызвала ко мне врача. Удивительно, но врачи ходили по вызовам. Врач сказала, что меня надо срочно госпитализировать и мама отвезла меня в свой госпиталь. Там, как и во всем городе, не было света. Палаты освещали лучинами. В госпитале кормили три раза в день. На завтрак полагалось около двух столовых ложек каши на воде, кусочек хлеба и стакан чая. На обед - немного супа, кусочек хлеба, немного какой-то каши и чашку мая. На ужин снова такое же количество каши, кусочек хлеба и чай. Мама заболела плевритом и попала в ту же палату, где я лежала.
Единственное радостное событие этого времени - разгром немцев под Москвой. Мы ликовали и радовались.
Однажды к нам приехал наш дальний родственник лётчик-полярник Г.К.Орлов. Он прилетел в Ленинград для эвакуации сотрудников Института Арктики, и предложил вывезти меня в Москву. Перед вылетом всем эвакуирующимся выдали «сухой паёк»: плитку шоколада, немного сухарей и кусочек сливочного масла. Я разделила этот паёк пополам и попросила сотрудницу института, которая оставалась в Ленинграде, отнести эти продукты маме с сестрой. Эта женщина, сама блокадница и такая же голодная, принесла всё, что я передала им.
Нас вывезли в Череповец. Здесь мне пришлось прожить почти месяц, а затем я переехала к тете в Москву. Моя тетя, которая меня встречала, увидев, не узнала меня, а когда узнала - заплакала. Вероятно, у меня был очень жалкий вид.
В мае 1942 года умер мой отец, в августе - мама. Старшая сестра пережила всю блокаду.
http://blokade.net/book/12
НИКТО (Branka) Фатеева-Ефимова Нина Семеновна
Когда началась война, мне шел 6 год, а моей старшей сестре Рае было 8 лет.
Папа, Фатеев Семен Александрович 1907 года рождения в первый же день ушел на фронт. Мама Евдокия Степановна Фатеева, 1905 года рождения. Мама работала на фанерном заводе, а нас с сестрой на целую недели отводили в очаг. Летом и осенью еще было ничего, но когда пришла зима, стало голодно и холодно. Мама стала часто болеть и мы с сестрой прятали кусочки хлеба в карманы и приносили маме. Письма от папы приходили редко и мама очень плакала.
Вскоре за нами приехал дядя Сережа, муж нашей крестной, и перевез жить к себе на улицу Петропавловскую дом 6. Дядя работал хирургом, а крестная была дворником.
В январе 1942 года нас отдали в детский приемник-распределитель, на улице Рубинштейна дом 23. Было холодно и голодно. Потом нас перевели в детский дом на Фонтанку дом 32. Началась бомбежка, дети плакали, звали мамочек, но у нас были ласковые воспитательницы, они нас очень любили.
Нас стали отправлять туда, где не было войны. Провожать пришел дядя Сережа, и он подарил мне куклу с закрывающимися глазами. Когда нас построили строем, ко мне подбежала девочка, дочка повара и отобрала у меня куклу. Я очень плакала, но чтобы я перестала плакать, мне в руки дали нести чайник. Увозили нас детей на автобусах до самой Ладоги. Нас выстраивали на берегу, а к берегу подходили теплоходы. От берега отошел теплоход и тут начался обстрел, в него попал немецкий снаряд и все кто в нем были, погибли. Наш теплоход должен был быть следующим для отхода. В итоге нас посадили в поезд, и мы поехали.
Но наш поезд разбомбили немецкие самолеты, а в это время проходил рядом товарный поезд, в котором находились коровы. Нас посадили туда и велели тихо сидеть, на сене. Ехали мы очень долго. В итоге привезли нас в очень красивое село Шаранга. Все дети на тот момент были очень больными. Но как-то существовали все же.
Помнится, когда наступал Новый Год, меня всегда одевали Новым Годом, поскольку я была очень маленькой. В детском доме мы ходили на поля, собирали травы, а однажды нашли большой мешок денег, и воспитательница сразу отнесла его в милицию. Для детского дома ходили летом в лес, собирали грибы и ягоды.
В 1948 году пришло письмо от отца с вызовом в Ленинград. 24 марта 1948 года нас 13 человек одели, обули и посадили в сани и повезли на станцию. До станции мы ехали 2 дня, потом пересели на поезд на Ленинград.
Папе было очень тяжело в городе, и мы с ними уехали в деревню к бабушке и дедушке. Но в 1949 году они оба умерли. Я переехала жить к старшей сестре в Ленинград. Причиной тому были папины загулы, и я оставалась все время одна.
У мамы было две сестры, Татьяна Степановна жила на Обводном канале, а Мария Степановна жила на 11-ой Красноармейской улице, но когда мы их с сестрой навестили, они сказали нам, больше не приходить, так как мамы нашей давно уже нет. Вот так мы и вышли от них, очень расстроенные и поникшие.
Вот список тех детей, которых помню из нашей группы в детском доме:
Оля Шубина, Нина Ефименко, Жанна Тараненко, Инна Бычковская, Римма Чистякова, Галя Кулебякина, Витя Латышев, Гоша Ярцев, Олег Кунцевич, Юра Назаров, Женя Капитонов.
http://blokade.net/book/393
НИКТО (Branka) Иванова Вера Васильевна
Первые 10 месяцев своей жизни я находилась с мамой в блокадном Ленинграде. Почти все эти месяцы я находилась между жизнью и смертью. Только мама сумела удержать в этой жизни меня, моего 5-летнего брата и свою младшую сестру.
Наша жизнь постепенно начала входить в нормальную колею, когда мы эвакуировались в г. Билибей к папе. С 1942 года я живу в Москве. С этого времени основная забота о здоровье мамы и детей легла на плечи папы.
У меня было счастливое советское детство. Я с удовольствием училась в школе, медицинском училище, институте, занималась музыкой. В 13 лет после прочтения книги «Жизнь побеждает» решила стать врачом. Награждена знаком «Житель блокадного Ленинграда».
http://blokade.net/book/218
НИКТО (Branka) Долгова Руслана Николаевна
Я родилась 25 октября 1938 года в городе Ленинграде. Всю Блокаду и войну вплоть до 1975 года безвыездно прожила в Ленинграде. Награждена знаком «Житель блокадного Ленинграда», медалями «50 лет Победы», «Ветеран труда», «850 лет Москве».
Все мое военное детство, послевоенная юность и зрелость прошли на Петроградской стороне в Ждановском (Приморском) районе. Во время Блокады в 1942 году умерла мама, затем умерли две сестры – Людмила (6 лет) и Аида (3 года), брат Валера (2 года). Мы с сестрой Инной - она на год старше меня - находились всю войну в круглосуточном детском саду, наподобие детского дома. Папа находился на Ленинградском фронте, иногда по делам службы приезжал в Ленинград и навещал нас.
Как мы выжили – я не знаю, очень сильно болели, была дистрофия, жизнь висела на волоске, мы даже не подлежали эвакуации – нас просто не довезли бы. Выжили мы с сестрой только благодаря людям отзывчивым, добрым, порядочным, которые сами находились на грани смерти, но заботились о блокадных детях, работали не щадя себя в ужасных условиях холода и голода. Вечная им благодарность.
В 1950 году отец женился вторично. И вторая мама тоже всю войну провела в Ленинграде, работала на заводе «Карла Маркса», выполняла мужскую работу: и на лесозаготовках приходилось работать, и на оборонительных сооружениях. К сожалению, ее здоровье тоже сильно было подорвано войной и в 60 лет она умерла.
В школу я пошла в 8 лет, так как было слабое здоровье, кончила 8 классов в 44-й школе Ждановского района. А затем пошла работать и учиться. Аттестат зрелости получила в 21-й школе рабочей молодежи, затем поступила в вечерний институт, который окончила в 1964 году, а затем отучилась в университете марксизма-ленинизма.
В 1975 году переехала к мужу в Москву, но до сих пор не прерываются связи с Ленинградом. Сын окончил Ленинградскую морскую академию, женился на ленинградке и продолжает с семьей жить там. Сестра Инна, с которой мы пережили Блокаду, тоже живет в Ленинграде. Где бы я ни жила, Ленинград для меня навсегда останется Ленинградом, самым прекрасным городом на свете. Но не Петербургом.
http://blokade.net/book/213
Tags: По, льду, какого, озера, проходила, дорога, жизни, в, Ленинграде
Дорога жиизни — во время Великой Отечественной войны единственная транспортная магистраль через Ладожско...
Сергей Добродушный | Автор топика: СВЕТЛАЯ
Ладога - дорога жизни, 30 километров по тонкому льду.
Дорога жизни стала спасением для блокадников: по льду Ладожского озера удалось вывезти больше 500 тысяч человек, доставлять в город продукты и топливо. Водители "полуторок" постоянно рисковали уйти под лед или стать жертвой вражеских обстрелов. Кратко в историю.....
На берегу Ладожского озера возле Санкт-Петербурга стоит необычный памятник в виде разомкнутого кольца. Здесь разрывалась блокада Ленинграда – именно в этом месте на лед спускалась Дорога жизни. Тысячи человек рисковали собой, чтобы вывезти людей из осажденного города или доставить туда продукты и топливо.
Спустя месяц после того, как Ленинград был взят в кольцо, появились первые конкретные планы по прорыву – пусть и частичному – блокады. Выход из этого положения был только один – проложить дорогу от Ленинграда до Кобоны – деревни на другом берегу Ладожского озера. Осенью эвакуированных ленинградцев переправляли на баржах. Зимой решено было прокладывать трассу прямо по льду.
Это должна была быть дорога шириной в 10 метров с пунктами обогрева через каждые 5 километров. Но суровые условия вносили свои коррективы. Озеро не замерзало полностью, в декабре толщина льда в некоторых местах была не больше 3 сантиметров. Трассу прокладывали по принципу наименьших глубин – там лед прорывался реже. Так осенью 41-го появилась военно-автомобильная дорога №101. Первый конно-транспортный батальон отправился по ней 21 ноября. Он привез в город 63 тонны муки. Начало было положено. По мере того, как лед креп, по этому маршруту начали ездить и грузовики. Уже 22 ноября со стороны Ленинграда отправились первые 60 машин. На следующий день они вернулись в город с продовольствием. Но риск оставался всегда. Водители не закрывали двери, чтобы успеть выпрыгнуть, если машина начнет тонуть. Только в первую зиму под лед ушло около тысячи грузовиков, рассказывает заведующая научно-выставочным отделом Музея обороны и блокады Ленинграда Ирина Муравьева:
"22 ноября 1941 года попытались начать перевозки по льду Ладожского озера, лед был очень нестабильным, на лед выходили только лошади, и если выходили полуторки-машины, то очень много их ушло под воду, грузили продовольствия на них очень мало. К грузовикам еще привязывали сани, в них по несколько мешков клали. А главное, что в город нужно было не только продовольствие завозить. Там не хватало топлива для электростанций, нужно было печь хлеб, хоть элементарно давать куда-то свет. Даже те перевозки, которые могли осуществляться, только наполовину были продуктовыми".
Блокадный Ленинград. Женщины собирают останки убитой лошади и грузят на сани, чтобы потом использовать мясо в пищу.
Блокадники Ленинграда: голод и холод были страшнее авиаударов
Дорога жизни стала спасением для многих ленинградцев, которые отправились в эвакуацию – по льду Ладожского озера удалось вывезти больше 500 тысяч человек. На Дороге работали несколько тысяч, а по некоторым данным, десятки тысяч человек. Это и водители, и механики, и те, кто прокладывал путь и занимался разведкой льда, и регулировщики, которые отправляли колонны наиболее безопасными маршрутами. Каждый день они подвергали опасности свои жизни, рискуя или уйти под лед, или стать жертвой вражеских обстрелов. Фашисты использовали авиацию и артиллерию, чтобы уничтожить машины и грузы и разрушить трассу.
В первую зиму советские истребители провели над Ладогой 143 воздушных боя с противником, а системы ПВО сбили 51 фашистский самолет. Но парализовать военно-автомобильную дорогу врагу не удалось. До марта 1943 года по ней шли обозы, которые помогли спасти Ленинград
Ленинград в блокадном кольце: отвага защитников и мужество жителей
"Со второй половины января 42-го пошло увеличение доставки грузов, что и позволило 25 января увеличить нормы. До 25 января была самая низкая норма – 125 граммов блокадного хлеба. А потом пошло 250 и на увеличение. Дорога жизни позволила не только снабжать Ленинград продовольствием, но и боеприпасами, и переправлять живую силу – как в Ленинград, так и из города. В октябре-декабре из Ленинграда войска ухолили на большую землю. А когда началась подготовка к прорыву блокады – Синявинская операция, операция Искра, — то в Ленинград завезли много солдат и боевой техники". Никто не знает, сколько людей погибло на Дороге жизни – от обстрелов или на тонком льду. Машины – легендарные "полуторки" ГАЗ – доставали со дна озера еще несколько десятилетий после окончания войны. Теперь бронзовая копия такой машины стоит на берегу Ладожского озера как памятник подвигу, который изо дня в день совершали обычные люди на военно-автомобильной дороге №101.
По льду какого озера проходила "Дорога жизни", проложенная ...
По льду какого озера проходила "Дорога жизни", проложенная для снабжения блокадного Ленинграда. Сергей Сатюков Ученик (154), ...
